Большие дела [СИ] - Дмитрий Ромов

Я расставляю руки, как бы для объятий, но он пятится назад и лицо его делается чуть испуганным.

— Ты это… хорош… я понял, понял всё… А ты на машине, да? Можешь меня подкинуть?

— Не вопрос, — соглашаюсь я.

— Только это, я тут не один…

— Да-а-а? Радость-то какая? Женщину что ли встретил?

— Ага, — кивает он, не глядя мне в глаза и тут же озирается по сторонам. — Так довезёшь что ли?

— Конечно, довезу, я же сказал. Где подружка-то твоя?

— Да щас. Выйдет. Через минутку.

И точно, не проходит и минуты из его подъезда выходит женщина. Она молодая и очень даже ничего, вполне симпатичная. Честно говоря, вообще девчонка ещё. И, что интересно, я её знаю. Это же Лариса Дружкина. Ну, дядя Гена, ты и ходок.

Он немного смущается, но быстро берёт себя в руки.

— Так что, ладно, поехали, что ли? Вы же знакомы уже, да?

Ещё бы, знакомы, конечно. Лариса щеголяет в подаренном мной джинсовом костюме и наброшенной поверх него и незастёгнутой норковой шубке. Она улыбается и забирается в машину. В интересном мире живём, честное слово.

Едем. Первыми выходим мы с Игорем, а водитель увозит Гену с Ларисой. Игорь остаётся внизу ждать, когда вернётся тачка, а я поднимаюсь к Платонычу. На удивление дома никого не оказывается. Я долго жму кнопку звонка, но никто не появляется. Блин. Надо было позвонить по телефону, прежде чем ехать. Разумеется…

Не застёгивая пальто, я спускаюсь вниз и встаю рядом с Игорем. В любом случае, нужно ждать машину, а может, и хозяева вернутся с минуты на минуту…

И да, они возвращаются, вернее, только Трыня. Он заходит во двор со стороны Арочной и останавливается у последнего подъезда под фонарём. Я вижу, что он не один, рядом с ним взрослый мужик. Они жмут руки, и мужик уходит. А Трыня идёт к своему подъезду.

— О! Егор! — радостно восклицает он. — Здорово! Приехал наконец-то?

— Привет, Андрюха! Ага, приехал. Ну иди скорее, обнимемся с тобой. Он стучит, поднимаясь по деревянным ступеням и подходит ко мне.

— Слушай, — щурюсь я, — а это что, Эдик Снежинский с тобой был?

— А чего такого? — вмиг делается он колючим и настороженным. — Я что, отчитываться должен?

15. Утро красит нежным светом

Так. Ситуация, кажется, начинает выходить из-под контроля. Эдик, сучёнок, никак не успокоится. Кружит вокруг меня, кружит, но, правда, осторожно, пока и прихватить-то его не за что. Вернее, прихватить его можно, причём конкретно. Порнуху никто не отменял. Ход делу, конечно, не дали, но при желании его можно раскочегарить. Все возможности имеются.

Но за что? Вроде ничего не делает плохого, за что его карать и казнить? Просто за то, что он мне не нравится? А он мне действительно не нравится. Очень сильно не нравится.

И он это знает, но, тем не менее, продолжает свои козни. Может, это никакие не козни, может, он действительно стал «добрым», как Печкин, получивший велосипед? Не знаю. Но проверять как-то и не хочется.

— О, какой строгий, — качаю я головой, глядя на Трыню. — Домой-то позовёшь, или мне здесь Платоныча ждать?

— Чё ты говоришь-то такое, — возмущённо начинает он. — Пошли. Когда такое было, чтобы я тебя не позвал?

— Не было, конечно, — отвечаю я, когда мы входим в подъезд. — Просто ты так дёрнулся, когда я про Снежинского спросил, что после этого что угодно можно предположить.

— Да знаю я, — на ходу машет рукой Трыня, — ты его недолюбливаешь, потому что он раньше всем гадил. И тебе тоже. Но сейчас, когда он пересмотрел взгляды на жизнь, он стал совсем другим человеком.

— Блин, Андрюх, да будь он хоть сто раз самый распрекрасный чел на земле, я просто не понимаю, что у тебя может быть с ним общего.

— Ну Егор, — восклицает Трыня, открывая дверь в квартиру и пропуская меня вперёд. — Он упал на дно, это он сам так говорит, и поэтому пытается сейчас возродиться. Я тоже был на дне, а благодаря тебе и отцу, ну… новому отцу, Платонычу, возрождаюсь. Вот и всё.

— То есть вы рассказываете друг другу, как идёте к новой жизни?

— Блин, Егор! Да! Тебе-то что? Идём к новой жизни, что плохого?

— А он тебе рассказывал про изъятую кагэбэшниками коллекцию порнографии, в том числе и однополой?

— Да, рассказывал. Ну правда, Егор, чё ты нудишь? Пошли, я тебе кофе сварю.

— Я просто понять пытаюсь, — говорю я. — Ты видишь в нём родственную душу, а он что в тебе видит? Как ты думаешь?

— Я не хочу про него больше, — злится Трыня. — Ты что, будешь мне говорить с кем типа общаться, а с кем нет?

— Не удивлюсь, — хмурюсь я, — если окажется, что он педофил. Знаешь, кто такие педофилы?

— Не знаю, что-то хреновое, наверно.

— А ты на тренировки ходишь, кстати?

— Ну, хожу. Парочку пропустил, а так хожу.

— А почему пропустил, с Эдиком гулял?

— Блин, да ты замаял уже с этим Эдиком, в натуре.

— Ладно, — киваю я, — не буду больше тебя с ним маять. Просто вот представь ситуацию. Живёшь ты по-прежнему в Берёзовском, в интернате. А того мудилу, который на тебя наезжал, я не вырубил. Ну просто так сложилось, что он продолжает до тебя докапываться, бьёт, унижает и грозит тебя «опустить». И ты не знаешь, что у него в голове, действительно он хочет тебя оттарабанить или просто прикалывается.

Воспоминания не самые приятные, судя по тому, что Трыня сразу мрачнеет.

— И чё, Снежинский тебя оттарабанить хотел?

— Погоди, потом вопросы задашь, если что-то останется непонятным. И вот в один прекрасный день этого твоего урода вяжут менты, ставят на учёт и говорят ему, мол если ещё раз так себя поведёшь, сядешь. То есть они его не сажают, не избивают, а просто объясняют на пальцах. И он такой хоба, типа задумался. Мля-я-я, думает он, как я хреново жил всё это время, теперь я буду жить правильно. Исправлюсь, в натуре.

Трыня молчит, поджав губы и насупившись.

— И тут раз, мы с Тимурычем в очередной раз приезжаем, тренировки там, все дела, и ты смотришь, я обнимаюсь по-братски, ручку жму этому гандону, который тебе вдуть хотел, который унижал тебя, который тебя ни в грош не ставил и наслаждался твоими страданиями. И ты такой, Егор, а чё, ты с этим козлом подружился что ли? А я тебе небрежно так отвечаю, Андрюха, ты чё будешь мне диктовать с кем дружить, а с кем нет? Он изменился, он теперь другой, такой же, как я и у нас с ним много общего нашлось.

Он пыхтит, надеюсь, представляет картину.

— Андрюх, я тебе не классный руководитель и на урок отвечать не требую. Ты просто сам для себя взвесь, что к чему, а мне ничего говорить не нужно. Я тебя всё равно, как брата люблю. Как Юлька, кстати? У вас всё путём?

— Нормально, — цедит он.

— Помнишь женщину, которой ты цветы относил, Ирину?

— Ну.

— Она очень хорошо помогла мне, и я ей благодарен. Было у нас с ней что или нет, это вот правда, только наши с ней дела. И ничью жизнь, ничьи интересы это не затрагивает.

— А я чё? Я в твои дела не лезу.

— Погоди, я и не обвиняю тебя ни в чём, просто по-братски с тобой говорю. Жизнь сейчас такая, что постоянно мотаться приходится, то туда, то сюда, даже поговорить нормально некогда. Так вот, братишка, ты сам видел я Наташке предложение сделал и с той поры ни с одной девчонкой больше никаких трах-тарарахов. Как на духу перед тобой.

— Зачем ты мне это говоришь? — хмурится Трыня.

— С кем же мне ещё пооткровенничать, как не с тобой? Но жизнь, не только чёрная и не только белая, Андрей. Бывают такие ситуации, которые логарифмической линейкой не измеришь и калькулятором не посчитаешь, тем более, когда ставишь перед собой большие цели. Иногда бывает так, что на земле, кроме тебя самого, никакого другого закона и нет больше. И только Господь в небесах. Ты это понимаешь, я думаю, ты это наверняка чувствовал.

Он глубоко дышит и молчит, как первоклашка, поставленный в угол.

— А вот тебе ещё одна картинка для размышлений. Смотри. Стоишь ты в конце мая на улице, хорошо тебе, приятно, солнышко, девушки, птички, цветочки. Покупаешь мороженое, например, а у киоска крутится девчонка из параллельного класса. И так ей хочется мороженого, что спасу нет. Да вот только она совсем без денег. А у тебя деньги есть. Довольно много денег для твоего возраста. Вот скажи, купишь ты ей мороженое или отвернёшься и пойдёшь к Юльке.

— Куплю, — понуро отвечает он.

— Я и сам знаю, что купишь, не сомневаюсь. Ну, и вот. Купил